Вышла новая книга "Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты".

Автор: К. К. Логинов

Введение

На монографическом уровне обряды, обычаи и конфликты тради­ционного жизненного цикла Водлозерья описываются и исследу­ются впервые. Настоящая работа представляет собой последова­тельное описание обрядов и обычаев, связанных с зачатием и рождени­ем ребенка, его социализацией в младенчестве, детстве, подростковом и юношеском возрасте, с обычаями и ритуалами в периоды бракосочета­ния, молодоженства, зрелого возраста, старости, дряхлости и перехода в мир иной. Таким образом, с этнографической точки зрения работа является исследованием, посвященным реконструкции полного традиционного жизненного цикла одной из локальных групп северных русских — водлозёров. Предметом конфликтной части исследования явля­ются конфликты и конфликтные ситуации традиционного жизненного никла. Попутно подмечались конфликты повседневной, межличностной, внутрисемейной, межсоседской и внутриобщинной коммуникации. Речь в работе идет также о статусно-ролевых конфликтах и конфликтах ценностей. Работа содержит сведения, не только относящиеся к области реальных конфликтов, возникающих от взаимодействия людей, но и о ритуалах магической практики, направленных на избегание или регулирование «конфликтных» ситуаций, складывающихся из-за предполагае­мого в традиционной культуре взаимодействия людей с духами низшей мифологии {домовыми, банными, водяными, лешими и т. п.)

Значительное место в работе занимает описание магических риту­алов и разнообразных заговоров, направленных как на «полное осу­ществление программы мифоритуального сценария (рождение — инициация брак смерть)», так и на контроль развития различных кон­фликтных ситуации личной, семейной и общественной жизни.

Вольтой контингент данных, связанных с подробным изложением обрядовых действий и сопровождающих их заговоров и приговоров, в исследование введен сознательно. В контексте монографического иссле­дования обрядности жизненного цикла водлозеров они будут более до­ступными для этнографов, фольклористов и культурологов, чем если бы это было сделано в отдельных статьях, рассеянных, как правило, в науч­ных сборниках с небольшим тиражом, а потому труднодоступных.

Сведения об обычаях и обрядах русских, связанных с родильно-крестильной, свадебной и похоронно-поминальной обрядностью (на­зываемых часто «семейными обрядами», «обрядами жизненного цик­ла» или «переходными обрядами»), собирались и изучались в Рос­сии с формированием этнографии как науки. Реже работы этногра­фов посвящались молодежной обрядности либо обрядности, связан­ной с проводами в армию. Однако задачу изучения обрядов и обыча­ев полного жизненного цикла редко кто перед собой ставил. Возмож­но, первым наиболее близко к этим проблемам подступил Д. К. Зеленин в своей классической работе «>Russische (Ostslavischc) Volkerkunde» (Zelenin, 1927), изданной на русском языке только в 1991 г. Помимо разделов, связанных с семейной обрядностью, его труд содержит необходимую информацию также и об «общественной жизни» всех восточных славян (Зеленин, 1991, с. 361—388). Семейная обрядность изложе­на в монографии «Этнография восточных славян», которая является во многом итоговой для советской историографии (Этнография, 1987). Раздел «Общественная жизнь» в ней, к сожалению, отсутствует. Дан­ный недостаток в известной мере преодолен в фундаментальном тру­де российских этнографов «Русские», изданной в серии «Народы Рос­сии» (Русские, 1997), в томах коллективной монографии «Русские: на­родная культура (история и современность)» (Русские, 2000а; Русские, 20006) и др. Весьма ценные для нашей работы выводы содержит кол­лективная монография «Русские: семейный и общественный быт» (Рус­ские, 1989). Особо следует отметить монографию Т. А. Бернштам «Мо­лодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в.: По­ловозрастной аспект традиционной культуры» (Бернштам, 1988). Первая глава этой монографии, «Половозрастная стратификация русской общины и периодизация жизненного цикла», имеет для нашей рабо­ты неоценимое значение. Важнейшие наблюдения и выводы для нас со­держит также монография М. М. Громыко «Традиционные нормы по­ведения и формы общения русских крестьян» (Громыко, 1986). Тем не менее во всех указанных выше работах целостное описание полного жизненною цикла не представлено.

Родильно-крестильную, свадебную, рекрутскую и похоронно-номинальную обрядность в этнографии принято относить к так назы­ваемым обрядам перехода, или переходным обрядам, в соответствии с «теорией перехода», разработанной Арнольдом ван Геннепом в начале XX в. Отечественным этнографам эта теория больше известна по книге Виктора Тернера «Символ и ритуал» (Тернер, 1983), поскольку на рус­ском языке она вышла раньше труда ван Геннепа (Геннеи, 2000). Приме­нительно к восточнославянскому материалу идеи ван Геннепа основа­тельно проработал А. К. Байбурин, который пришел к выводу, что ри­туал функционирует «как наиболее действенный (но сути — единствен­но возможный) способ переживания человеком критических жизнен­ных ситуаций» (Байбурин, 1993, с. 3). Согласно «теории перехода», лю­бое реализованное переходное состояние характеризуют три стадии или фазы: 1) «Отделения» (в ней происходит открепление от прежних «состояний» или «обстоятельств»); 2) «Грань» (собственно «переход» в новое состояние); 3) «Восстановление» (в ней происходит «восстановле­ние» уже «в новом качестве»), В этом контексте теория ван Геннепа яв­ляется удобным инструментом анализа представлений людей о риту­альных переходных состояниях человеческой жизни.

Так же давно, как и семейные и общественные обряды русских, в отечественной этнографии фиксируются и рассматриваются характер­ные для семейной и общественной жизни русских крестьян конфлик­ты и конфликтные ситуации. Конфликтность в русской крестьянской среде изучалась нашими предшественниками также весьма присталь­но. Краткие и достаточно развернутые замечания на этот счет можно найти во всех выше указанных работах.

Профессионально различные типы конфликтов исследует наука конфликтология — одна из самых молодых общественных наук. Ее постулаты и выводы оказали серьезное влияние на ряд исторических дисциплин, в том числе на этнографию. Раздел «Природа этнических конфликтов и способы их разрешения» вошел в программу обучения новых поколений этнографов, он присутствует в современных учебни­ках этнологии (Садохин, Грушевицкая, 2000, 2001; Этнология, 2005 и др.). В рамках этнологии и культурологи в последние десятилетия ак­тивно изучается феномен кулачного и палочного боя, а также празд­ничной и бытовой драки у русских (Базлов, 2002; Горбунов, 1977, 1996; Морозов, Слепцова, 2004; Щепанская, 1998 и др.). В Карелии по мате­риалам «Олонецких епархиальных ведомостей» историком М. В. Пулькиным написана обобщающая статья о крестьянских драках в бывшей Олонецкой губернии (Пупькин, 2008). Ссору, именуемую иногда «бы­товым антагонизмом», в качестве специфического проявления кон­фликтности у русских крестьян вполне успешно изучает в наши дни исследовательница из Петербурга А. Н. Кушкова (Кугакова, 2001, 2004). В 2003 г. на тему ссоры в русской крестьянской среде ею была защи­щена кандидатская диссертация (Кушкова, 2003, 2003а). Кушкова впер­вые предложила модель описания повседневной деревенской ссоры в «жизненном цикле крестьянской семьи» и сельской общины, определи­ла периоды повышенной конфликтности в жизненном цикле, осветила наиболее распространенные варианты супружеских и соседских ссор и практик примирения, т. е. выхода из конфликта. Тем не менее и иссле­дования Кушковой — лишь очередной шаг, решительный и продуктив­ный, в изучении конфликтности русских крестьян.

Проблем несовместимости методологий этнографической и конфлик­тологической наук, на взгляд автора, не существует. Этнографическая часть исследования для конфликтологов представляет ту среду, в кото­рой, как правило, циклично возникали ситуации, время от времени пе­рераставшие в конфликты разной степени остроты и направленности. Конфликтологическая же часть раскрывает этнографам конкретное со­держание традиционных конфликтов крестьянской среды, разворачива­ющихся в течение жизни человека от обрядов, предшествующих зачатию ребенка, вплоть до физической смерти человека и ритуалов его помино­вения. С точки зрения военных конфликтологов географический рай­он, именуемый Водлозерьем, можно было бы охарактеризовать как тер­риторию конфликтов. Именно конфликтов, поскольку конкретные кон­фликтные ситуации разворачивались в доме, бесёдной избе, на деревен­ской улице, на кладбище, на промысловых территориях и т. д. Хотя в ра­боте исследуется локальная территория Русского Севера, наши наблюде­ния и выводы имеют, наверное, в какой-то степени отношение и ко все­му русскому крестьянству.

Так или иначе, а традиционная крестьянская среда в XIX – первой трети XX в. охватывала большую часто России, и водлозерская действительность пo многим параметрам совпадала с рос­сийской действительностью в целом.

Географически Водлозерье охватывает территорию вокруг озера Вол-лозеро в северо-восточной части бывшего Пудожского уезда Олонецкой губернии (ныне — Пудожского района Республики Карелия), населенную русскими, именующими себя «водяозерами». В иерархии субэтнических сообществ водлозеры представляли собой так называемую этнолокаль-ную группу (Логинов, 2007в), т. с. группу минимальной таксономической величины, сохраняющую все признаки субэтничности. Одним из при­знаков субэтничности водлозеров является четко очерченная территория, осознаваемая ими в качестве «своей» групповой территории расселения и исключительной («водлозерской») хозяйственной деятельности.

На территории Водлозерья во времена НЭПа вместе с хуторами на­считывалось 47 поселений. В наши дни количество поселений в Водлозе-рье сократилось до пяти. Два из них числятся «снятыми с учета». Более 97% жителей сосредоточены в деревне Куганаволок. В нашем исследова­нии будут привлекаться преимущественно ге материалы, которые имеют отношение именно к этой территории. С иноплеменниками водлозеры не соседствовали. По подсчетам автора, численность населения Водло­зерья на 1885 г. составляла 1862 человек, на 1905 г. — 2810, па 1926 г. — 2875. Далее был демографический спад. В настоящее время в Водлозерье постоянно проживают 560—570 человек, из которых до 10% не явля­ются собственно водлозерами (Логинов, 2006 г., с. 49). До Крестьянской реформы 1861 г. водлозеры относились к разряду государственных чер­носошных крестьян, не испытывавших па себе тягот крепостного права. Это обстоятельство тоже самым непосредственным образом сказалось, а возможно, все еще сказывается на специфике их народной традиции.

К водлозерам, буквально прозябавшим в конце XIX — начале XX в. в глуши и бедности, зажиточные жители Поморья применяли обидное прозвище «рибушники» (ФА ИЯЛИ, № 3292/49). Так в Олонецкой гу­бернии называли людей, одевающихся в старые, изношенные одежды. Пудожане именовали водлозеров прозвищем «озёрн», которое обраща­лось в обидную кличку (сохранившуюся доныне) присловьем: «Озера — глупы водлозера». У человека, который не знает самых элементарных новостей, пудожане и сейчас еще спрашивают: «Ты что — водлозер?» Сами себя водлозеры называли «озерны(е) люди» (НЛКНЦ, ф. 1, он. 1, коля. 133/101).

Благодаря тому, что в Гражданской войне часть водлозеров выступала на стороне Белого движения, за ними в советское время закрепилось обидное прозвище — «белогвардейцы». Обижались на него, правда, лишь те, кто воевал на стороне красных и их родственники. Не позднее, чем в 1980-е гг., данное прозвище водлозеры перестали счи­тать обидным и начали сами себя называть «белогвардейцами». Фразу «Да, мы — белогвардейцы!», произносимую водлозерами с гордостью, еще в середине 1990-х гт. не раз доводилось слышать автору (НАКНЦ, ф. >I, оп. 6, д. 404, л. 8—9). Так или иначе, но обидные прозвища со сто­роны соседей не вызывали у водлозеров чувства неполноценности. Скорее наоборот, наличие таких прозвищ служило дополнительным основанием подчеркивания субэтничности, несходства с соседними группами русских.

Хронологические рамки этнографического исследования традици­онного крестьянского общества в России охватывают обычно период XIX — начала XX в. Таков исторический возраст большинства массо­вых этнографических источников. «Традиционный период» в России продолжался, пока сохранялась крестьянская культура, не разрушен­ная социально-экономическими перестройками, связанными с окон­чательным упразднением крестьянской общины (1929г.) и объедине­нием единоличных крестьянских хозяйств в колхозы. В Водлозерье, отрезанном от основной массы расселения русских бездорожьем, мно­гие традиционные обычаи и обряды сохранялись значительно дольше. Благодаря этому обстоятельству и широкой собирательской работе в распоряжении автора оказался круг источников, который позволяет проследить эволюцию многих феноменов крестьянской цивилизации Водлозерья вплоть до современности. Работа в целом носит ретроспек­тивный характер. Современный этнографический материал приводит­ся, как правило, в качестве иллюстрации того, что осталось от тради­ционного обряда или обычая в наши дни, сведений о том, насколько традиция изменилась. Экскурсы в современность не отвлекают от основной задачи — описания этнографической традиции Водлозерья. Таким образом, хронологические рамки данного исследования охваты­вают период середины XIX — первой трети XX в., но эволюция мно­гих обрядов, обычаев и конфликтов традиционного жизненного цикла прослеживается вплоть до наших дней. В работе многократно употре­бляется не вполне научный термин — «в старину», т. е. раньше 1920-х гг., времени, когда над крестьянами довлели сугубо традиционные пред­ставления. Изредка автором используется еще менее определенное в историческом плане выражение — «в глубокую старину», под которым подразумеваются XIX в. и еще более ранние времена. К такому исто­рически неточному приему определения возраста бытования того или иного обряда, обычая или суеверного народного представления вы­нуждает специфика собранных автором этнографических сведений¹. Часто указание на исторический возраст события или бытования обря­да либо обычая в устах информантов звучит так: «при дедах наших...» или «рассказывали старики, что когда еще и дедов наших не было...». Так что действительное историческое время бытования традиции ав­тор нередко способен указать только в случаях, когда имеется возмож­ность опереться на даты в публикациях или архивных источниках.

Печатных источников по исследуемой автором тематике немного. Из публикаций в «Олонецких губернских ведомостях» для работы при­годны для использования всего лишь две небольших статьи (От Пудожа, 1869; Ягодкин, 1899). Сведения (о размерах крестьянской семьи в Водлозерье, об обычае мужей «учить жен дубиною» и т. п.) имеются в ра­боте И. С. Полякова «Три путешествия в Олонецкую губернию» (Поля­ков, 1991). Статья этнографа Н. Н. Харузина «Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда, Олонецкой губернии» (Харузин, 1894) содержит более обширные материалы о многих сторонах общественной и семейной жизни водлозеров, о мифологии, имеющей отношение к се­мейной жизни, и т. п. Важные сведения встречаются в книге «На Севере» В. Н. Харузиной (Харузина, 1890) и в ее статье о родильных и крестиль­ных обрядах Пудожского уезда (Харузина, 1906). Период младенчества освещен с большой степенью подробности в статье «Поэзия пестования Водлозерского края» современной исследовательницы И. И. Набоковой (Набокова, 2009). Хороший сравнительный материал для описания пе­риода детства и подросткового возраста у водлозеров можно почерпнуть из публикации «Игры, игрушки и забавы детей в Пудожском уезде Оло­нецкой губернии» (Игры, 1886). Статья В. П. Кузнецовой о традиционной свадьбе Водлозерья (Кузнецова. 2001) целиком ложится в русло нашею исследования. Ею описана историография изучения водлозерской сва­дебной обрядности, использованы практически все печатные, а также многие архивные источники по свадьбе Водлозерья. Ключевые моменты свадьбы Водлозерья ею изложены исключительно подробно. Важны для нас также некоторые сведения и комментарии Кузнецовой, помещенные в сборнике «Предания и былички Водлозерья» (Кузнецова, 1997). Кроме того, следует указать работы «Русские плачи Карелии» (Русские плачи, 1940) и «Русская народно-бытовая лирика» (Русская народно-бытовая ли­рика, 1962), в которых содержатся публикации более чем 30 похоронных причитаний, собранных в Водлозерье сразу посте финской и Великой Отечественной войн, когда фольклорный жанр причитаний переживал свое второе рождение. В этих работах рассеяны и некоторые конкрет­ные этнографические факты, имеющие отношение к изучаемой чеме. Из публикаций, содержащих заговоры, следует указать работу Т. С. Курец «Русские заговоры Карелии» (Курец, 2000) и «Русские заговоры и закли­нания» (Русские заговоры, 1998). В работе Т. С. Курец таких заговоров пять, во второй работе — всего один. Община Водлозерья неплохо опи­сана в статье А. В. Окунева (Окунев, 1995). Материалы, касающиеся то­пографии и современного вида нескольких кладбищ, расположенных в южной части Водлозерья, опубликованы в статье А. П. Конкка (Конкка, 2006). Особо отметим сборник «Ильинский Водлозерский погост», в ко­тором имеются две статьи, впервые представляющие достаточно обшир­ные материалы о старообрядческом прошлом Водлозерья (Сгарицин, 2009; Ружинская, 2009). В данном сборнике опубликована также и статья источниковедческого характера (Ружинская, Хорина, 2009), освещающая на основе архивных данных из метрических книг многие вопросы, каса­ющиеся демографических процессов (рождаемости, брачности и смерт­ности) бывшего Водлозерско-Ильинского прихода в XIX — начале XX в.

Автором дайной работы тоже были опубликованы несколько статей и материалов по исследуемой теме. В их числе — материалы, касающие­ся водлозерских способов заговаривания детей от бессонницы и сгла­за (Логинов, 1997а, 19976). Водлозерским традициям посвящена статья о периодах младенчества, детства и подросткового возраста (Логинов, 20076), статьи о святочных гаданиях (Логинов, 2006в), о престольных и часовенных праздниках Водлозерья (Логинов 2005, 2006г), о «рекрутской» обрядности водлозеров (Логинов, 2007а), об обрядности семей­ных кризисов (Логинов, 2006а) и т. д.

Архивные источники по исследуемой тематике обширны, разноо­бразны и многогранны. Национальный архив Республики Карелия (далее — НА РК) содержит большой массив материалов, касающих­ся функционирования крестьянской общины в Водлозерье (НА РК, ф. 215—216, 236, 302, 318). В фондах Олонецкой духовной консистории (НА РК, ф. 25) сохранился большой массив метрических книг за пери­од с 1805 по 1916 г., на основе которых была написана вышеупомяну­тая статья И. Н. Ружинской и Г. В. Хориной для сборника «Ильинский Водлозерский погост». Однако основные необходимые для данного исследования материалы, полученные предшественниками и совре­менными собирателями, хранятся в Научном архиве Карельского на­учного центра РАН (далее — НАКНЦ) и в архиве национального парка «Водлозерский» (далее — АНПВ). Самые ранние записи по интересу­ющей нас тематике были сделаны в 1939 г. Научные сотрудники Ка­рельского научно-исследовательского института культуры К. В. Чистов и Б. Е. Марголис (Чистова) записали четыре заговора на присушку и отсушку, на заговаривание золотухи и грыжи, несколько детских счи­талок (НАКНЦ, ф. 1, >on. 1, колл. 8, № 261-263, 282 и др.). Указанные заговоры опубликованы Т. С. Курец в ее сборнике русских заговоров Карелии (Русские заговоры, 2000, № 46, 79, 146, 406). Материалы фоль­клорных экспедиций 1973—1974 гг. (Разумовой А. П., Коски Т. А., Ру­саковой Е. И., Кузнецовой В. П., Нигметовой В., Устинской О.) содер­жат довольно обширные, хотя и разрозненные сведения об общинной жизни и семейных традициях водлозеров (НАКНЦ, ф. 1, on. 1, колл. 73, 133). Значительно меньше их в материалах фольклорной экспедиции 1977 г. Т. И. Сенькиной и Т. С. Курец (НАКНЦ, ф. 1, on. 1, колл. 184). В 1989 г. ценные материалы по свадебной и родильной обрядности вод­лозеров собрала аспирантка Ленинградской части Института антро­пологии и этнографии АН СССР В. В. Новикова (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1132, 1134—1135). Разнообразный материал по исследуемой тематике был записан комплексной экспедицией 1993 г. в составе В. П. Кузнецо­вой, Т. В. Краснопольской и А. В. Окунева (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 338). С 1995 г. и по настоящее время в национальном парке «Водлозерский» записи по народной жизни водлозеров, в том числе и по семейной об­рядности, ведет сотрудник сектора культурного наследия парка Н. В. Червякова. Интересующие нас материалы содержатся в двух полевых дневниках Червяковой 1995-1996 гг. (АНПВ, №2/24) и 1997-1999 гг. (АНПВ, № 2/58), а также некоторых иных документах, требующих ар­хивной регистрации. В 2001—2002 гг. на Водлозере записывала загово­ры и обрядовый материал студентка Петрозаводского педагогического университета Е. А. Цветкова (АНПВ, № 1/80; 1/85). Кроме того, в Науч­ном архиве Карельского научного центра имеются архивные сведения, касающиеся пудожской, в том числе водлозерской традиции, от разных авторов, объединенные под заголовком «Статьи о суеверии, колдовстве, знахарстве в Карелии» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 32, д. 17). Сведения, представ­ленные в указанном деле, касаются родильных обрядов, лечения дет­ских болезней, персонифицированных имен нечистых духов, вызыва­ющих те или иные болезни, и т. д. Одним из последних поступлений в Научный архив Карельского научного центра стала дипломная работа Г. В. Хориной. На основе документов из Национального архива Респу­блики Карелии ею проанализированы актуальные для нашей работы вопросы жизни крестьянской общины и прослежена демографическая история Водлозерья XIX — начала XX в. (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 730).

Тем не менее сведений, предоставленных нашими предшественни­ками и современными собирателями, для написания задуманной ра­боты было недостаточно. Основной контингент полевых материалов по исследуемой теме собирался автором во время ежегодных, начиная с 1994 г., экспедиционных поездок на территорию национального пар­ка «Водлозерский» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, 489-492, 529, 531, 610— 611, 620-621,628-629, 668, 675-678, 719-720; АНПВ, № 2/56, 59,73, 75—78, 82 и др.). При сборе материалов использовались «Опросные листы» В. П. Кузнецовой по свадебной обрядности (АНПВ, № 1/84) и К. К. Логинова по родильным и похоронным обрядам (АНПВ, № 2/81). Материал по рекрутской обрядности собирался по «Опросному ли­сту», разработанному в Европейском университете Санкт-Петербурга Ж. В. Корминой (АНПВ, № 1/86). В августе 2002-го и в июле 2003 г. экспедиция на Водлозеро была проведена автором совместно с япон­ской фольклористкой Дзюнко Фудживара. Часть записей была сдела­на на цифровую аудиоаппаратуру японской исследовательницы. В на­стоящее время часть звуковых материалов расшифрована и передана в архив (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 708). В наиболее сконцентрированном виде материалы по изучаемой тематике отражены в рукописном ис­следовании автора «Общественный и семейный быт русских Водлозе­рья» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 666; АНПВ, № 2/87).

Отсутствие специального раздела, посвященного закономерностям возникновения, развития и преодоления конфликтов, было основным замечанием к рукописи работы, высказанным автору при обсуждении монографии. В соответствии с рекомендациями ниже представлена не­кая компиляция из относительно бесспорных выводов и постулатов отечественной конфликтологической науки, имеющих непосредствен­ное отношение к содержанию представленного труда.

Конфликтология — это наука о причинах, особенностях и закономер­ностях возникновения, развития и функционирования конфликтов, ме­тодах и способах их разрешения и предотвращения, преодоления их от­рицательных последствий (Волков, Волкова, 2004, с. 7). В этом опреде­лении соединены две общеизвестные точки зрения, по которым суще­ствуют разногласия между отечественными конфликтологами. Одни считают, что главной задачей конфликтологии является «предотвраще­ние конфликтов», другие говорят об их «урегулировании» или «преодо­лении», ссылаясь на то бесспорное обстоятельство, что бесконфликтное существование в человеческом обществе невозможно. При этом в поня­тие «разрешение/преодоление» конфликта вкладывается значение «пол­ного или частичного» устранения причин, породивших сам конфликт.

Определения понятия «конфликт» встречаются практически в каж­дом обобщающем труде отечественных конфликтологов и сильно от­личаются одно от другого. В предельно обобщенном и упрощенном виде понятие конфликта звучит как «противодействие, вид общения с ненайденным выходом» (Анцулов, Шипилов, 2004, с. 57). Вторая важ­нейшая конфликтологическая категория, а именно — «конфликтная ситуация», в обыденном смысле может определяться как «ситуация, чреватая конфликтом», «развитие конфликта в конкретный временной период» (Волков, Волкова, 2004, с. 90—91).

Причинами возникновения конфликтов в человеческом обществе в конфликтологии принято считать несовместимые противоречия в по­зициях сторон. Противоречия могут быть вызваны как объективными причинами, которые существуют в мире помимо воли и желания участ­ников конфликта, так и субъективными, т. е. проистекать от преднаме­ренных устремлений участников конфликта. В случае конфликта объ­ективная ли, воображаемая ли проблема (предмет конфликта) подлежит решению, и для начала подыскивается удобный повод (Ворожейкин, Ки-банов, 2004, с. 48, 93). Противоречия являются необходимым условием возникновения конфликтных ситуаций, но собственно конфликт воз­никает только тогда, когда «возникает противоборство конфликтующих сторон» (Голустова, 2007, с. 73). Среди неоспоримых постулатов конфлик­тологии очень важным для написания нашей работы является тот факт, что конфликт предусматривает вовлеченность в него как минимум двух сторон. При этом участие одной стороны в конфликте может быть «мни­мым» или «ложным». «Ложным» в конфликтологии называют конфликт, возникающий по субъективным причинам из-за ошибочно приписывае­мых супротивной стороне негативных качеств. В традиционном обще­стве в качестве противодействующей стороны нередко воспринималась не конкретная личность или группа лиц, а, например, мифические суще­ства из мира традиционных народных представлений. Поддержку сво­ей точки зрения автор обнаружил и в работах конфликтологов. Так, в учебнике по конфликтологии Б. С. Волкова и Н. В. Волковой подчерки­вается: «Если люди верят в существование сверхъестественных сил как в реально действующих, то это будет реально влиять на поведение людей» (Волков, Волкова, 2005, с. 15).

Научных классификаций конфликтов в конфликтологии существу­ет великое множество (Горбунова, 2005, с. 47—51). Каждый автор обоб­щающего труда считает своим долгом дополнить уже имеющиеся клас­сификации или создать свою собственную, исходя из потребностей его исследования. В нашей работе нельзя обойтись лишь без социально-групповой классификации на «межличностные» и «межгрупповые» конфликты, «конфликты между личностью и группой», а также «вну-триличностные». В конфликтологии принято считать, что, по боль­шому счету, все они, так или иначе, сводятся к межличностному на­чалу, затрагивают интересы конкретных личностей, задействованных в конфликте. Каждый человек сам для себя определяет ситуацию в ка­честве конфликтной или же нет и лично (если отсутствует давление из­вне) определяет степень собственного участия (соучастия) в конфликте. Личность в конфликте или в конфликтной ситуации может выступать от собственного имени, от имени малой группы (например, семьи), от имени большой группы (например, от лиц группы зрелого возраста), от сословия (крестьянства) и так далее, по возрастающей.

Межличностный конфликт, как принято считать в конфликтологии, всегда включает в себя два аспекта: 1) содержательную сторону конфлик­та (предмет противоречий); 2) психологический аспект конфликта. По­следний связан с личностными особенностями участников конфликта, их эмоциональными реакциями на причины конфликта и ход его развития.

В реальной ситуации суть конфликта часто затмевается, люди продол­жают конфликтовать из-за нежелания признавать себя «побежденными». Заметим, что при межличностном общении конфликтная ситуация дале­ко не всегда перерастает в открытый конфликт. К усугублению конфликт­ной ситуации неизменно стремятся лишь личности конфликтного типа, для них важен повод. Это извечные оппоненты всем и всему. Деструк­тивное поведение в конфликтной ситуации всегда связано с проявлением агрессии в личном поведении. Своя позиция при этом идеализируется («Я всегда прав»). Противной стороне пытаются приписать собственные негативные чувства и эмоции («От них никогда добра не жди»). Чтобы довести дело до открытого конфликта, противную сторону обычно за­пугивают («За мной сила»), оскорбляют («Ты — дурак, ты ничего не по­нимаешь»), дискредитируют («Кто бы говорил, только не ты»). Потерпев неудачу в конфликте, личность конфликтного типа обычно старается выместить свою злобу на тех, кто слабее, кто на свою беду ей «под руку подвернулся». Механизм психологической защиты конфликтной лично­сти, потерпевшей неудачу в конфликте, весьма прост — о неудаче такой человек старается никогда не вспоминать. Личности «конформного» типа, наоборот, стремятся сгладить, насколько возможно, конфликтную ситуа­цию, не ввязываться самим в конфликт, примирить конфликтующие сто­роны. Большинство же людей сначала пытаются оценить ситуацию, ре­шить, есть ли шансы на победу в конфликте или предпочтительнее будет уступить противной стороне, иначе «себе выйдет дороже». В последнем случае нередко используется прием, именуемый в конфликтологии «ме­тодом конверсии», когда делается попытка неприятную ситуацию обра­тить в шутку ради сохранения самолюбия. Конфликтологами описаны и некоторые иные способы психологической защиты личности, потерпев­шей неудачу в конфликте (Голустова, 2007, с. 115 и след.).

Конфликт между личностью и группой часто протекает в скрытой от постороннего наблюдателя форме, обнаруживая себя неожиданны­ми для непосвященных в суть конфликта вспышками конфликтности. Бывает, что такой тип конфликта превращается в скрытную постоянную травлю индивида в группе. Особенность межгруппового конфлик­та — в том, что суть реального конфликта часто затмевается негатив­ным восприятием соперников по схеме «мы — хорошие, они — плохие», при котором достоинства членов своей группы незаслуженно завыша­ются, а противной — занижаются, что мешает объективно разрешить возникшее между группами противоречие. Противостоящая сторона в конфликтующей группе представляется изначальным «врагом», а ее цели — подлыми и коварными.

Во внутриличностном конфликте важную роль, с точки зрения кон­фликтологов, играют не реально конфликтные действия членов соци­ума, окружающих личность, а чисто психологические факторы вну­треннего ее мира (ценностные установки, неудовлетворенные социаль­ные потребности личности и т. п.). Другими словами, внутриличност-ный конфликт — это «выраженное негативное переживание, вызван­ное затянувшейся борьбой структур внутреннего мира личности» (Ан-цулов, Шипилов, 2004, с. 89). Такой тип конфликта как раз и оказыва­ется часто «ложным». Любимый человек, члены семьи или сельской об­щины не считают себя вовлеченными в конфликт, расценивают свои действия как справедливые, нередко направленные исключительно «во благо» страдающей личности.

Социально-психологическая классификация конфликтов впол­не применима как к общественным конфликтам традиционного кре­стьянского общества (межсоседским и внутриобщинным²), так и к кон­фликтам семейной сферы. Под семейными конфликтами в конфликто­логии понимается, в частности, «противоречивое поведение супругов и других членов семьи в сфере семейных отношений (личных и иму­щественных), столкновений супружеских и родственных амбиций с целью установления собственного авторитета в решении жизненно важных вопросов семьи» (Волков, Волкова, 2005, с. 73). Считается, что семье как группе «с особо тесными внутренними связями и высоким уровнем вовлеченности во внутригрупповые отношения» (Миромано-ва, 2004, с. 167) присуща склонность к подавлению индивидуального эгоизма и конфликтных устремлений отдельных ее членов.

Один из самых существенных для нашей работы вопросов, а именно — общая динамика развития конфликтов, в отечественной конфликтологии является одним из наиболее всесторонне изученных. Почти все конфлик­тологи согласны, что любой состоявшийся конфликт включает в себя три стадии: «предконфликтную», «собственно конфликт» и «послеконфликт-ную». При этом утверждается, что стадия начала «собственно конфликта» совпадает с моментом перехода от потенциально возможных негативных действий к реальным действиям, а завершается она прекращением про­тивоборства сторон. По поводу того, на какие отдельные этапы распадаются эти стадии и сколько всего существует таких этапов, имеются раз­ногласия. Иногда указывается, что таких этапов пять (Анцулов, Шипи-лов, 2004, с. 58; Голустова, 2007, с. 20), иногда речь идет о четырех (Волко­ва, Волков, 2004, с. 23) или шести этапах (Горбунова, 2005, с. 95).

Автор данной работы не выделяет особых этапов. Суммируя пози­ции разных авторов по поводу последовательности развития конфлик­тов, он считает, что сначала возникает предконфликтная ситуация (объ­ективно или субъективно зарождается противоречие, являющееся при­чиной конфликта). Существующее противоречие люди обычно не пыта­ются разрешать, пока не наступит стадия, связанная с осознанием сто­ронами (или хотя бы одной из сторон) ситуации в качестве конфликт­ной. С целью разрешения ее в свою пользу одна из сторон начинает ока­зывать психологическое давление на другую сторону, причем словесная перепалка еще не является началом собственно конфликта — это все­го лишь устная форма деструктивного поведения, некая «апелляция к здравому смыслу». Ответная реакция, воспринятая как оскорбление, вполне может привести к началу деструктивной формы с применени­ем насилия. В ситуациях, когда враждебное действие осознается, а от­ветные действия не начинаются, конфликт не развивается, хотя ситуа­ция продолжает оставаться конфликтногенной. Ситуация начинает из­меняться, когда супротивная сторона начинает противодействие. При этом конфликт вступает в стадию, именуемую в конфликтологии «ин­цидентом» (реже — «сигналом»). В любом случае — это некий повод для развязывания конфликтных действий. Инцидент бывает «информаци­онным» (стороны открыто или через посторонних лиц заявляют о сво­их намерениях и претензиях) или же «деятельным». Конфликтная ситу­ация перерастает в конфликт, когда люди от предполагаемых деструк­тивных действий переходят к их практической реализации. «Деятель­ный инцидент» — это всегда начало конфликта, действие, направленное на изменение поведения противной стороны. Действия такого рода мо­гут быть как открытыми (например, физическое воздействие, экономи­ческие санкции и т. д.), так и скрытными. В традиционном обществе мо­жет быть также предпринята попытка воздействия на существующую ситуацию тайным применением магического обряда или ритуала. Пико­вая стадия конфликта, когда обычные нормы поведения теряют силу, а сторонами применяются крайне конфликтные средства, именуется тер­мином «кризис». Это несомненный маркер того, что развитие конфликта достигло апогея. Нередко конфликт заканчивается на стадии инцидента — первичного столкновения. Особенно это характерно для конфлик­тов, в которых участвуют противоборствующие стороны с сильно раз­нящимся социальным или общественным статусом. Заканчивается кон­фликт вместе с прекращением враждебных действий сторон, вне зависи­мости от достигнутых в этой борьбе результатов. Это и есть стадия «пре­одоления» конфликта, иногда именуемая терминами «результат» или «исход». На этом исследование конфликта в конфликтологии не завер­шается. Обязательно описывается послеконфликтная ситуация, которая обычно включает хотя бы частичную нормализацию взаимоотношений.

Изложенное выше подчеркивает общее положение конфликтологии: предконфликтная ситуация вполне способна существовать и без перехо­да на стадию «собственно конфликта», обращаясь в хроническую ситу­ацию. Конфликтологами были подмечены особые типы, условно говоря, «повторяющихся конфликтов» (типа игры), в которых стороны действу­ют всегда в рамках одних и тех же правил (Волков, Волкова, 2005, с. 96).

В работе будет использоваться также иная терминология. Внима­ния заслуживает понятие «ссора», которого конфликтология избегает. Эта понятийная категория имеет отношение, скорее, к культурологи, чем к конфликтологии. А. Н. Кушкова считает «ссору» одним из видов «конфликтного взаимодействия» (Кушкова, 2003, л. 3). К ссорам приво­дят причины субъективного характера. Ссора является предпосылкой конфликта. В конфликт она перерастает далеко не всегда, хотя кон­фликтное взаимодействие при ссорах непременно проявляется. Ссоры в традиционном крестьянском обществе имели место в повседневно­сти деревни, в жизни сельской общины и крестьянской семьи. Ссоры очень часто кончались примирением. Согласно А. Н. Кушковой, ссоры делятся на две большие группы: с «саморегулирующимся» примирени­ем и с «примирением извне» (То же, с. 23). Часть деревенских ссор, в первую очередь соседских, по ее исследованиям, на самом деле пред­ставляла собой лишь псевдоконфликт или даже сознательную его ими­тацию. Так что примирение в подобных ситуациях выглядит не как «окончательный этап разрешения противоречия, послужившего при­чиной ссоры», а как промежуточный этап ссоры, «перемирие». Иссле­довательницей также предлагается не строго научный, но предельно понятный термин «примирение на вине». Данный способ примирения все еще остается широко бытующим в сельских поселениях России.

¹ - Как минимум три поколения многочисленных своих соседей, близких и дальних родственников водлозеры способны назвать по именам и отчествам. О событиях же, связанных с Российской историей, в лучшем случае можно услышать такие уточне­ния, как «еще при царе», «в Германскую войну» (Первую мировую войну), «до колхо­зов», «до войны», «после войны», «в Отечественную войну» (имеется в виду Вторая ми­ровая война), «при Сталине», «после Сталина». В какие примерно годы в СССР у вла­сти пребывали Хрущев, Брежнев или Горбачев («Меченый»), большинство пожилых информантов не помнят и даже фамилии их, если и припоминают, то с большим тру­дом. Но в анекдотах молодых водлозеров присутствуют исторические деятели как да­лекого прошлого, так и советского времени.

² - Конфликты типа «власть и общество» в работе специально не рассматриваются.